Поль Виллемс - Дворец пустоты [повесть и рассказы]

Я зашел в «Бриз» и взял номер. Хозяин говорил тихо, точно у него кто-то умер, а у горничной были потухшие глаза. Я спросил, почему большое зеркало в холле занавешено. Хозяин деланно засмеялся и ответил фальшивым голосом:

— Разбилось! Я заказал новое.

Моя комната выглядела холодной и опрятной. Чересчур опрятной. В ней пахло воском и эфиром, как в клинике, где ничто не может заглушить запах небытия.

Распаковав чемодан, я нашел два окровавленных хлебца, запеленутых в бумагу. Подумав немного, я перевязал сверток бечевкой, найденной в ящике стола. Она как будто специально лежала там и ждала меня.

В Остенде дамба на сваях представляет собой впечатляющее деревянное сооружение. Доски и балки перекрещиваются, образуя замысловатой конструкции гигантское крыло. Высокие дубовые столбы увенчаны белыми шарами, на которые любят садиться чайки. Я дошел до оконечности деревянного настила, выступающего далеко в море. Это место мне нравится, оно напоминает палубу старинных парусников. Вокруг ни души. Я бросил сверток в воду. Он поплыл, уносимый течением, покачиваясь в такт дыханию волн. Бумага намокла, и очертания хлеба под ней проступили явственней. Потом сверток стал медленно размокать и разваливаться.

Вдруг я почувствовал, что плачу. Это были слезы забвения. Тридцать лет спустя, сам того не ведая, я понял загадочные слова бабушки. У меня было чувство, что я освободил наконец кузину, пленницу моих кошмаров. Забвение. Единственное утешение, которое нам дано.

ПУТЕШЕСТВИЕ НА СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС

15 декабря я оказался по делам в Хельсинки. Люблю гулять один по незнакомым городам. Люблю ходить один по улицам, название которых никогда не узнаю. И вот в витрине дорогого шляпного магазина я вдруг увидел меховую ушанку. Это была диковинная вещь из редкого золотистого выпухоля. Уши ее были подняты и завязаны на макушке шнуром цвета старого золота. Настоящий выпухоль в наши дни — большая редкость. Поэтому я не удержался и зашел в магазин. Впрочем, я ни на что особо не рассчитывал: у меня огромная голова и шапку на меня подобрать — проблема. Но о чудо! Шапка пришлась мне впору! И я с радостью выложил за нее баснословную сумму.

Продавец поспешил осведомиться, в какой гостинице я остановился.

Немедленно нахлобучив на себя шапку, я вышел на улицу. К моей великой радости, валил снег.

Я смотрел на собственное отражение в витрине: снежинки аккуратно садились на роскошный мех. Я отправился бродить по городу, втягивал носом ветер и чувствовал, что где-то там, далеко, раскинулись бескрайние северные леса, запорошенные снегом.

Ближе к вечеру я вернулся в гостиницу. Портье вручил мне письмо:

«Сударь,

Следуя моим инструкциям, хозяин шляпного магазина сообщил мне ваше имя.

Хотя я не являюсь потомком Филеаса Фогга[4] (а принадлежу к старинному финскому роду), десять лет назад я заключил пари. Безумное пари — хотя кое-кто мог бы назвать его ребяческим.

Один из моих друзей утверждал, что старую шапку (которую я получил в наследство от деда) из траченного молью барана — имитация выпухоля, да к тому же еще для головы окружностью 65 сантиметров — продать невозможно.

Мой друг считал, что никогда и ни за что не соединятся в одном человеке огромных размеров голова и полное неумение разбираться в мехах, а значит, шапка никогда не найдет покупателя. Даже шляпник, которому я поручил это дело, перестал верить в успех. И тут появились вы! Мой друг проиграл пари и разорился. Так ему и надо. Я же стал еще богаче, но мне на это наплевать. У меня такая же большая голова, как у вас, и я желал бы с вами познакомиться. Моя жена тоже «загорает от нетерпения» (так ведь, кажется, это звучит по-французски?) вас увидеть.

Не откажите в любезности пожаловать сегодня вечером ко мне на ужин.

Письмо мне несказанно понравилось. Много лет я мечтал получить что-нибудь подобное. Я взял новую шапку из псевдовыпухоля и отправился к графу.

Граф и его жена жили в огромной современной квартире. Они ждали меня в гостиной. Стены были обшиты белыми деревянными панелями и украшены белыми картинами в белых рамах: прямо-таки узор инея по инею. Единственное цветное пятно — внушительных размеров картина в огненно-красных тонах, помещенная в камин.

Когда я вошел, граф стоял спиной к этой картине, как будто греясь у огня. Он беседовал с высоким человеком, державшемся так, точно он на отдыхе.

— Я и в самом деле отдыхаю. От своего состояния, — признался гость с довольным видом.

Это был Эрнст Амунсен, разорившийся друг хозяина дома.

Граф пожелал немедленно сравнить свою голову с моей. Впрочем, он немного жульничал — у него была стрижка ежиком, и во все стороны торчали пряди взъерошенных черных волос. Однако, с очаровательной детской улыбкой, он все же признал, что моя голова на размер больше. После чего госпожа Казаала пригласила нас за стол.

Это была женщина с бледно-матовым лицом, длинными узкими ладонями и длинными тонкими ступнями ног. Волосы у нее были белее снега, а голос напоминал звуки леса: нерастопимая купина заснеженных кустов, мох, влажная глушь.

Я поднялся.

— Нет-нет, — сказала она. — Столовая сама пожалует к нам.

Граф нажал какую-то кнопку. Белые панели беззвучно отъехали в сторону, и на их место встали панели из желтой березы, украшенные картинами в желтых тонах и в желтых рамах. Из стены бесшумно выплыл заставленный угощениями стол и остановился перед нами.

Я пил аквавит и поглядывал на хозяйку. Все вокруг мне ужасно нравилось.

— Вы необыкновенный человек, — сказал я другу дома. — Разорились — и смеетесь, как ни в чем не бывало.

— Наконец-то я свободен! — отвечал тот. — А жить буду у друзей.

— Гостеприимство у нас — старинная традиция, — пояснил граф. — Чем дальше на север — тем щедрее люди. Эскимосы — те вообще предоставляют гостю свою жену, а сами тем временем идут на медведя.

Я взглянул на графиню. Она подняла веки и обратила на меня свои глаза, невозмутимые, но очень влажные… И улыбнулась простой естественной улыбкой, безо всякого намека на двусмысленность. Я понял, что мы не у эскимосов.

Потом граф принялся за восхитительную розовую ветчину, свернутую в трубочки и начиненную смородиновым вареньем, похожим на капельки крови северных пунцовых рыб. Эрнст, разорившийся богач, налег на рагу из сибирского зайца, а я стал лакомиться серой икрой.

Прежде чем подлить нам аквавита, граф встряхнул бутыль и сказал:

— Danziger Goldwasser. Золотая вода. Из Данцига.

Тысячи золотых чешуек всколыхнулись в бутылке, точно рождественские снежинки в лучах солнца.

Я вспомнил, как в детстве — мне было лет двенадцать — я получил к Рождеству стеклянный шар: внутри была запаяна ель, над ней кружился снег. Во мне проснулась давняя мечта, и, неожиданно для себя, я произнес вслух:

— Увидеть северные леса… Ночь в засыпанном снегом лесу…

— Это можно, — сказала графиня по-русски.

Граф, сияя улыбкой, повернулся ко мне:

— Моя жена очень любит русский. Она употребила замечательное русское слово, не имеющее аналога во французском. Оно означает «возможно», «почему бы нет», «если вам угодно» — и все это с дружеским участием.

— К тому же, — добавил граф, — на севере у меня есть что-то вроде замка, из бревен. Завтра же летим туда. У меня самолет.

На следующее утро мы вчетвером загрузились в самолет и через пару часов были уже в самом сердце полярной ночи, в Тамаландии.

— Средь бела дня — тьма, хоть глаз выколи! — вскричал я вне себя от восторга.

Мне объяснили, что полярная ночь продлится еще два месяца.

Затем мы надели лыжи, и граф повел меня в лес.

Вскоре мы выбрались на поляну. Посреди поляны на красном турецком ковре стояло странное сооружение на четырех медных ножках. Парадное ложе!

— Ловлю вас на слове! — со смехом заявил граф. — Вы мечтали провести ночь в лесу? Что ж, я распорядился, чтобы сюда доставили кровать. Это лучший из моих лесов.

И граф оставил меня одного.

И вот я на кровати посреди леса. Перины застелены шкурами белых медведей и мягкими покрывалами из лосиной кожи. Простыня — мягчайший ворсистый фетр, а подушки — из гагачьего пуха. По четырем углам кровати — украшения: медные шары.

По моему телу разлилось блаженное тепло: дело в том, что граф распорядился поместить под кроватью разогретые камни в огромных баках.

Ночной столик был уставлен и набит всевозможной снедью и бутылками с аквавитом.

Я налил себе полный стакан, опустил уши выпухолевой шапки и ухнул в перины.